Том 15. Сестра милосердная - Страница 40

Ира в белом полотняном халате лежала на широкой скамейке, покрытой белой же ослепительно-чистой простыней, уже подготовленная к операции. Рядом с нею на такой же скамейке лежал одетый в беленький же халатик Славушка. В соседней комнате возились доктора. Слышался плеск воды и характерный говор профессора Франка. Алексей Алексеевич Сорин стоял подле сына, держал его ручку одною рукою, другой гладил его голову.

— Вам не страшно, Ирина Аркадьевна? — спрашивал Алексей Алексеевич девушку, — еще не поздно, подумайте, дорогое дитя.

— Я думаю о том, чтобы как можно скорее произошла эта операция, в сущности такая ничтожная для меня, что о ней не следует и говорить.

Вошли доктора в белых халатах. В комнате запахло эфиром…

Никогда за всю свою дальнейшую жизнь не забудет Ира того странного ощущения, которое охватило ее, когда, сделав глубокий надрез на ее руке чуть пониже локтя и впустив в обнаженную вену наконечник гуттаперчевой трубки, профессор приказал ей считать до ста. Сам он в это время что-то быстро делал над рукой Славушки. Другую руку Иры у пульса держал доктор Магнецов…

Ира видела в окне голубое небо, все обрызганное золотом солнечного сияния… видела пышные зеленые сосны… видела убегающие вдаль мохнатые холмы…

— Раз… два… три, — считала она…

Потянулись бесконечные минуты, казавшиеся вечностью… И вот, постепенно стала замечать Ира, точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ее жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки… Слабость охватила девушку… Мутилась мысль, слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас страшными мохнатыми великанами… И золотое солнце почудилось каким-то сказочно-страшным чародеем. Она прошептала чуть слышно:

— Я умираю!.. Я кажется, умираю! Что же, тем лучше… Славушка спасен… Алексей Алексеевич, не оставьте моей матери.

* * *

— Все у тебя готово, Катюша?

— Все, мамочка!.. Решительно все…

— И холодных цыплят поставила? И пирожки тоже?

— И холодных цыплят, и пирожки, и коржики, и лепешки с вареньем… Ах, да надо сказать Ульяне варенец принести с ледника…

— Сама скажи, Катюша… Меня ноги не слушаются что-то… Ведь подумать только, Катенька!.. Едет она… едет радость наша, солнышко наше… Ведь год не видались, Катюша. Целый год. Шутка ли сказать.

— А все-таки не плачьте, мамочка… Не волнуйтесь вы ради Бога… Лучше пойдем еще раз и посмотрим, как Ульяна комнату гостей наших приготовила, понравится ли им. Если и не особенно с комфортом, пусть не взыщут… Здесь не город, а глушь… Да и сам профессор не избалованный, простой, и важности в нем ни чуточки. Ира писала, помните?

— Да, да… Катюша… Мальчугана его мне посмотреть хочется. Веришь ли, Катя, во сне его видела не раз. Ведь Ирушкой нашей спасен мальчик — поневоле стал он мне дорог, как родной.

— Ну, мамочка, вы не очень, а то я ревновать буду. Довольно Иры и меня у вас. Вы лучше подумайте, как сообщить Ире о тех десяти тысячах, которые презентованы нам профессором. Ведь она и не подозревает о них. Я знаю нашу Иру. Воображаю, как она возмутится, начнет протестовать, сердиться, отказываться. Уж увидите…

— А если я скажу ей, Катюша, что грех отказываться от посильного дара тех людей, которым сама она принесла неоценимую жертву… Что из-за ложного самолюбия нельзя обижать тех, кто ей предан всей душою… Что, наконец, как писал в своем письме ко мне профессор, она бы не отказалась от этих денег, если бы их завещал ей после своей смерти Славушка, так почему же не принять их от спасенного малютки и его отца. Что ты на это скажешь, Катюша?

— Уж я не знаю, мамочка, поступайте, как знаете. Уговаривайте, как сумеете, нашу милую гордячку, а я так просто сказала бы ей: вот что, Ирушка, намыкалась ты по чужим людям, пора тебе и отдохнуть. Я, то есть это вы, мамочка, устаю одна хозяйничать, молодая моя помощница (а это уже я, как видите, мамочка) должна снова в свой пансион ехать запасаться книжной премудростью… А одна я скучаю и хочу быть с тобою, Ирушка. Вот и все, мамочка. Так и скажите… Она же любит вас, наша благоразумная Ирочка, растает и останется непременно.

— Останется, ты говоришь, Катюша?

— Всенепременно, мамочка.

Юлия Николаевна подошла к раскрытому окну своего крошечного деревенского домика, да так и замерла подле него, не отрывая глаз с дороги, по которой должна была приехать ее старшая дочь вместе с отцом и сыном Сориными.

Около двух месяцев прошло с того знаменательного дня, когда бесчувственную от потери крови и слабости Иру выхаживал знаменитый профессор Франк. И в продолжение этих двух месяцев из далекой суровой Финляндии в тихий уголок степного берега Волги то и дело летели письма о состоянии здоровья обоих больных.

Неожиданно сильная слабость овладела девушкою… Нечего и говорить, что профессор Франк совместно с доктором Магнецовым приложили все свои старания, применили все, что было нового в медицине, чтобы восстановить утерянные силы Иры.

Что же касается самого виновника всех этих хлопот и волнений — Славушки, то произведенная над ним операция вливания чужой крови в его вены отразилась самым блестящим образом на здоровье малютки.

— Едут, мамочка, едут! — завизжала Катя и опрометью кинулась с крылечка в сад.

Заволоклись туманом глаза старушки Баслановой. Ира, слегка осунувшаяся за этот год, в дорожном костюме, с сумкой через плечо, бросилась в объятия матери.